| |
 |
|
|
|
 Назад 
ОГОНЬ МОЛЧАНИЯ
Проснулся раньше будильника - кто-то уронил железную миску, она, громыхая, прокатилась по коридору и ударилась о дверь - на кухне жизнь кипит. Валерий Антонович посмотрел на солнечный зайчик (шевелился на карте Приобья, то свертывался в бутон, то вдруг трепетал водяными лепестками, распускался, словно цветок)... что нам ветры... к цели светлой мы стремимся неустанно... Вскочил, попрыгал у зеркала (боксировал с воображаемым противником) и налегке, в тренировках и тельняшке, помчался к умывальнику.
Настроение было превосходное. Во-первых, задача повести прояснилась - синтез: я сегодня и я вчера. Смелее насыщать авторскими отступлениями. Тогда это будет не дневник; во всяком случае, не Губкина - поколения, Да-да, на меньшее он не согласен. Во-вторых, на сегодня у него составлен замечательный план: после субботника съездит в аэропорт, возьмет билет - на майские праздники в Приобск, потом позвонит домой - сообщит, что билет взят. В-третьих, он подал на конкурc в «Неделю» рассказ; вполне возможно... Впрочем, для хорошего настроения хватит и того.
Возле умывальника - нос к носу - столкнулся с Муратом Салимовым. Мурат вскинул руку - контрадмиралу прозы!
- Татарскому Шекспиру!
Мурат удовлетворенно кивнул, жестом приказал взволновавшимся трибунам сесть, замереть. И медленно, с ленцой триумфатора двинулся по коридору.
С Муратом Валерий Антонович подружился на Краснопресненской плодоовощной базе. Они, бригада в десять человек, разгружали вагон с картошкой и с наблюдательностью писателей следили друг за другом, чтобы никто не филонил. Работали посменно: пять человек ссыпают картошку в бункер, а остальные пять дожидаются своей очереди, отдыхают на грузовой платформе. Мурат трудился с Валерием Антоновичем поначалу как будто с усердием. Залезал под потолок пульмана и в тучах пыли высовывался с горой картошки. Но потом, когда слежалую приходилось выгребать из углов - брать на живот, - и духота, и пыль перехватывали дыхание, а пот застилал глаза - Мурат стал исчезать. Выйдет отдыхать и растворится среди кулей, ящиков и бочек. Одна смена пройдет, вторая, третья, а его все нет. В бригаде завозмущались: где Мур-Мур Налимов?! Перед обедом вынырнул. Как ни в чем не бывало подсел к Валерию Антоновичу, он выкручивал влажную от пота тельняшку, указал пальцем - это что? Подбил пачку пустых мешков под голову и - ноги кверху, поза точь-в-точь завзятого лодыря. Изображая едва сдерживаемый смех, хохотнул, сотрясаясь всем телом: тебе хорошо, ты дурак. Откровенная наглость развеселила - Мурат явно нарывался на скандал.
- Ты б уж лучше признался, что болит живот. Мурат опять изобразил смех.
- Никто не поверит, потому что в это невыгодно верить. Человек справедливый, как сказал Заратуштра, - Мурат выкинул перед собою указательный палец и посмотрел на него строго и значительно. - Человек справедливый, в конце концов, всегда становится жестоким, а жестокость - всегда порождает жестокость.
Валерий Антонович вспомнил, что тогда, натянув тельняшку, тоже подбил под голову пачку мешков и тотчас ощутил на себе косые осуждающие взгляды. Мурат действительно болел, а когда Валерий Антонович вступился за него, то и Валерия Антоновича приняли за лодыря - косвенного. Надо будет это учесть.
Он улыбнулся - прозрел! Встреча с Муратом укрепила уверенность, что день предстоит замечательный и всего-то нужно прожить его, чтобы в свой час получить уже приготовленные подарки.
На субботнике, работая на пару с Муратом, удостоились похвалы проректора. Похлопал татарского Шекспира по плечу:
- Молодцы, трудитесь образцово, по-русски. Мурат изобразил недоуменную гримасу, усы обвисли, как у моржа.
- А он, - кивнул на Валерия Антоновича. - Он - по-татарски?!
Слушатели Высших литературных курсов дружно засмеялись. Сборная всей страны, были и из Монголии: Юмсурен и Пурвсурен.
Подражая Мурату, Валерий Антонович обиделся, мол, по-татарски хуже?!
Позже продолжили игру, Мурат вещал: мы-то вас как, под Казанью, помните? Мы тоже помним ваше иго, попили вы нашей кровушки, сучьи дети!
Валерий Антонович в ответ запрокидывал голову, сотрясая плечами, хватался за живот (они с Муратом как бы поменялись местами) и вдруг каменел лицом, уличал - вот они, великоросские замашки. Да знает ли твоя, что мы - не те татары, те рассеялись. Мы - потомки булгаров, мы первыми приняли бой с монгольским войском, у нас в народе и по сей день все знают Книгу Йсуфа. Твоя что-нибудь слышала о Кул Гали? Валерий Антонович подносил к губам ладошку, фукал: а-а, ничего нет твоя, фу твоя, пусто твоя.
Мурат неторопливо отставлял лопату, закуривал.
- Ты это брось, - крутил пальцем у виска. - Лапшу-то на уши... Болгары в Болгарии живут, а татары - в Татарии. Так-то оно, вот.
Брался за лопату, копал.
Игра веселила, в особенности Юмсурена и Пурвсурена. На семинарских занятиях они отмалчивались, ссылались, что не все понимают по-русски, а тут смеялись до слез: пусто его, пусто... Болгары в Болгарии?!
После субботника Валерий Антонович поехал в аэропорт. И здесь - повезло. Постоять, конечно, пришлось, но билет взял на воскресенье, на двадцать девятое, судя по всему, последний, - за ним брали на третье. Везение воспринял как должное, решился позвонить в редакцию - ответили, что рассказ пойдет, следует дослать фотографию. В общежитие летел, как на крыльях. Домой позвонит попозже, хотелось побыть наедине с нечаянной радостью и немного оттянуть ту, предстоящую, о которой помнил весь день и которая не уйдет, а потому не грех ее и отодвинуть, в ожидании-то она слаще.
Позвонил в восьмом часу вечера, по приобскому - в двенадцатом ночи. Предвкушал обрадовать жену - наверняка занимается стиркой, дочь тоже не спит, ждут звонка. Аленке он купил готовальню, шоколадного зайчика, подбородник для скрипки и гэдээровские струны. Татьяне - финские сапожки. Все сбережения ухлопал - ничего, в среду получит стипендию, раздаст долги, и еще останется. У него еще четыре неоплаченных выступления по линии бюро пропаганды - на обратный билет будет.
Телефон-автомат включился сразу. Валерий Антонович почти физически ощутил, как по проводу побежал электрический импульс, томительно замер, словно стоял у порога и нажимал на дверной звонок. Сейчас откроют, невольно напрягся, чувствуя, как пересохло во рту. Каждую неделю звонит, а волнуется - будто судьба решается. Аппарат щелкнул, заглатывая монету, и на другом конце провода, за тысячи километров от Москвы, взяли трубку.
- Кто там? - спросил недовольный мужской голос. Валерий Антонович не сразу нашелся, мужчина переспросил:
- Кто там?
- Мне... Татьяну Николаевну, - растерянно попросил Валерий Антонович и услышал короткие, словно обиженные, гудки.
С минуту стоял ошеломленный - набрал не то?!
Опять положил монету в автомат и набирал, стараясь не торопиться и ни о чем не думать, хотя наперед знал, что начнет с мужчины, бросившего трубку. Татьяна перебьет его и, словно малому ребенку, выговорит, что все это одни глупости, они с Аленкой ждут своего самого-самого папочку, и он успокоится, и всё будет хорошо, как и всегда бывало после разговора с домом.
На этот раз встретили короткие гудки. Валерий Антонович вышел из кабины - ждал на улице. Прогуливаясь, завернул к табачному киоску и, не раздумывая, взял четыре пачки «Ту-134» - будет угощать Мурата.
Он не дозвонился домой, набирал то с одного, то с другого автомата - все попусту, то попадал на короткие гудки, то на длинные, безответные. Сложилось впечатление, что на другом конце провода телефон отключили умышленно.
В десять вечера помещение телеграфа закрыли. Валерий Антонович зашел в сквер напротив. За плотными стенами кустарников и деревьев было тихо, сумрачно и пустынно, даже не верилось, что - в Москве. Сел на лавочку, прислушался к какой-то шевелящейся вокруг тишине и неожиданно почувствовал, что мрак отовсюду словно стягивается к нему, вползает в грудь, сковывает тело.
Наверное, это неспроста. Чересчур доверчив, а Татьяна... с годами у женщин всякие темные потребности возникают.
Он старался рассуждать отстраненно, словно философ или врач. Ему казалось, что таким образом поймет главное и - простит.
Подружились они в институте. Татьяна - бойкая блондинка, активистка - училась на курс старше. Он тогда уже надеялся, что будет принят в Союз писателей, и находил тому подтверждение не в качестве своей литературной продукции, а в непреодолимых препятствиях, которые обычно сам создавал, чтобы преодолевать. Он и дружбу с нею воспринял как препятствие. Ему двадцать - гулять да гулять, а ей двадцать три - замуж пора. Он безутешно вздыхал, а она смеялась - пусть не думает ни о чем, учится. Но он вздыхал, ему нравилась безутешность, она как-то согласовывалась с его верой, что он - писатель, на правильном пути. Перед госэкзаменами поехал в Приобск, там она работала по направлению и нежданно-негаданно, как это бывает в двадцать, женился, Счастье не обрадовало, а испугало - сбился с пути.
Валерий Антонович с удивлением и даже некоторой досадой подумал, что за всю их совместную жизнь ни разу не пожалел о женитьбе. После института - армия, пришел домой, а дочь уже ходит. Работал на телестудии - сплошные командировки, потом и вовсе (биография члена СП - не пустой звук) отпросился на год в моря, а захватил четыре. Еще дочь толком не привыкла к нему - на Коксохим отчалил. Теперь здесь.
Валерий Антонович не заметил, как распечатал пачку, закурил.
Никогда она - чтоб упрекнуть или еще что! - глаза лишь отяжелеют от неестественного блеска: как же - призвание, талант.
Валерий Антонович вспомнил, по какому случаю рассиживается в сквере, и спохватился - курит. Три с половиной года не курил и - на тебе. Посмотрел на огонек и, вместо того чтобы загасить, глубоко затянулся. Другие на неделю боятся отпускать своих мужей, а она...
Все, что было в ее пользу, вдруг повернулось против. Чувствуя, что запутался и, как бы ни терзался, никакого выхода не найдет, встал, побрел в общежитие.
На вахте вручили записку: «Жду вас завтра в десять. Укропов». Трижды пробежал глазами - какой Укропов?! Наконец вспомнил - Кротов, Андрей Андреевич, железный рыцарь Приобского уголовного розыска. Валерий Антонович немного повеселел, завтрашний день, представлявшийся пустым и ненужным, обрел смысл. О том, что завтра мог бы работать, не думал. Пока не переговорит с домом - не сможет, а звонить утром... вырывать из объятий?!
Сердце словно упало, схватился за поручни лифта, чувствуя, как враз ослабели ноги и все тело. Хлюпик - отсюда пошло, одна вода, костей нет. Несколько раз глубоко вздохнул, унял внезапное волнение и неторопливо вышел из лифта.
В комнате, не зажигая света, посидел на кровати, с трудом разделся, лег - это на субботнике устал. Словно оправдываясь, подумал с осторожностью, любая мысль сейчас же поворачивалась, вызывала болезненную тревогу о доме. Долго ли лежал без сна? Не помнил. Ему казалось, что всю ночь падал в черный бездонный колодец.
В прокуратуру опоздал - подвели заторы транспорта на Садовом кольце и у кинотеатра «Россия». Какое-то время потерял у Петровских ворот, пришлось спрашивать прохожих (никто не знал), пока не попался милиционер, он-то и подсказал, что к прокуратуре надо пройти под каменной аркой и свернуть налево.
Здание, с мраморными наличниками и высоким крыльцом, тоже под мрамор, стояло на небольшом искусственном холмике. Вокруг ухоженные деревья, свежевзрыхленные клумбы. Богатое здание, подумал Валерий Антонович. Напоминает главный корпус Приобского санатория, а внутри тесное, никаких вестибюлей, узкая прихожая, заставленная глухими громоздкими шкафами и тумбами. За грубым крестьянским столом - вахтер-инвалид. Лысый, сутулящийся, в круглых очках и серой меховой поддевке - колхозный бухгалтер-пенсионер. Валерий Антонович увидел приткнутую к стене клюку, обрадовался своей проницательности: колхозные бухгалтеры-пенсионеры в большинстве инвалиды и туги на ухо. Поздоровался расчетливо громко, но вышла осечка, старик сердито буркнул, мол, чего кричать-то. Указал на стул возле тумбочки с салфеткой и графином, недовольно встал, припадая на ногу, подошел к настенным ходикам, подтянул гири, опять прошкандыбал к столу. Досадуя на его медлительность (часы показывали пятнадцать минут одиннадцатого), Валерий Антонович спросил о Кротове, следователе из Приобска. Старик кивнул, и Кротов (словно сидел в засаде) выглянул из какого-то бокового очкура, позвал Валерия Антоновича.
Они толкнулись в одну дверь, другую, третью - все заперты. Валерий Антонович удивился: в пятницу требовал явиться на Петровку, вчера звонил, а сейчас как будто не ждал его - никакого кабинета, ничего. После неудачных поисков (суетливо оглядывался на Валерия Антоновича, словно хотел что-то сказать и не решался) постучал в дверь, оббитую железом, скрылся - договаривается, побеседовать негде. Не то это место, вспомнил разговор с Кротовым в общежитии, усмехнулся. Зачем пришел, не нужен никому?! (Тогда Валерий Антонович еще ничего не знал о «маленьких хитростях», широко практикуемых в советских следственных органах, благо даря которым не виновного ни в чем свидетеля можно весьма легко, «ну, просто за здорово живешь», переквалифицировать в преступника и, пришив дело, именно «пришив», засадить в тюрьму.)
Только поэтому он чувствовал неловкость, даже стыд за Кротова - совсем другой человек, какой-то уменьшенный, прилизанно-истончившийся, будто вынутый из воды. И в помине нет того ночного рыцаря, опаляющего загадочностью.
Выглянул, преувеличенно вежливо пригласил войти, и опять с оглядкой, но теперь на хозяина кабинета. Чувствовалось, что и вежливость большей частью ему предназначена: смотрите, какой обходительный, такой не посмеет стучать в чужую комнату в двенадцатом часу ночи, а уж опередив приглашение, вертко вскакивать в нее - и подавно. Преувеличенная вежливость и слова, сказанные вскользь: раз пришли, то, дескать, никуда не денешься, - кольнули. Небось придешь, если заявится среди ночи следователь, занимающийся делами убийств, и скажет, что начато дело, касающееся тебя.
Хозяин кабинета сидел за стопками папок спиной к единственному окну. Валерий Антонович поздоровался и сразу Кротову: мол, придешь... Кротов, словно не услышал, показал на стул. Однако Валерий Антонович стоял - ждал ответа. Хозяин кабинета поднял голову (лицо было в тени), сообщение Валерия Антоновича его заинтересовало - тоже ждал. Потом потянулся к папке на краю стола, добродушно засмеялся:
- К вам Андрей Андреевич приходил как писатель к писателю, полюбуйтесь.
Подал Валерию Антоновичу страницу из журнала «Человек и закон», на которой, под пробелом для фотографии, было напечатано пространное объяснение за подписью А. Кротова: в Приобске широко используются технические новинки в области расследования уголовных дел такими-то и такими-то судебными экспертами, перечислялись фамилии.
- Понятно, сказал Валерий Антонович. - Информация. Надо было побольше о людях написать.
- Да он писал, - хозяин кабинета усмехнулся, - вычеркивают беспощадно, спасибо, страничку отвоевал.
Начался разговор, как бы в среде писателей, непринужденный, с сетованиями на редакторов, которые режут и урезают нашего брата почем зря, до непонятностей доводят. Кротов тоже принял участие - он подавал в редакцию три абзаца, а оставили один. Зарисовку о людях превратили в информацию. В его словах не чувствовалось обиды - некоторая гордость: другим вон полстраницы на фотографию и строку на подпись, а ему - полную, все же с его пером считаются.
В разговоре как-то само собой выяснилось, что Кротов - следователь-эксперт и к делу на Коксохиме никакого отношения не имеет. Его попросили попутно (раз уж едет в Москву) взять у Валерия Антоновича объяснительную: с какого по какое время работал на Коксохиме, в какой должности. Против начальника сорок шестого строительного управления возбуждено уголовное дело, он не знает, что за дело, что-то связанное со служебными злоупотреблениями.
Вот тебе и «делами убийств», с некоторым разочарованием подумал Валерий Антонович, но упрекать Кротова было бы нелепостью. Единственное, что сказал: не стоило его искать по Москве, гораздо проще было узнать все это в отделе кадров управления. Хозяин кабинета хмыкнул, Валерию Антоновичу показалось - одобрил. Кротов обиделся: ему приказали, он выполняет.
- Вы же сказали, что вас попросили?
- Да полноте, - вмешался хозяин кабинета. - Напишете объяснительную, и делу конец.
И Валерий Антонович написал. Много. Несколько страниц. У него так: не о чем писать, а сядет - и пошло, поехало, откуда что берется. Раньше говорили - талант, теперь - писатель.
Кротов прочитал объяснительную взахлеб, не отрываясь. Передал хозяину кабинета. И он читал тоже с удовольствием, цокал языком, причмокивал. Особо понравилось место, что последние два года строительное управление Лейбельзона по итогам социалистического соревнования неизменно было первым среди других строительных управлений Коксохима и по договору между парткомом стройки и редакцией альманаха ему дважды присуждался переходящий приз, учрежденный писателями Приобска, - серебряная статуэтка вождя. Прочитал, похвалил остроту пера. Похвала была приятна, но и справедливость дорога. Валерий Антонович возразил: как раз здесь ничего особенного, сухая информация.
- Разве?!
Хозяин кабинета вскинул полукружия черных, будто подкрашенных бровей, его большие выпуклые глаза, длинный острый нос (слегка придавленный кончиком к верхней губе) забавно выдвинулись вперед, он стал походить на лукавого филина.
Валерий Антонович улыбнулся, а Кротов сейчас же принял сторону хозяина кабинета: да-да, там особенно хорошо, ему тоже этот абзац понравился. «Сам пишет сухие холодные информации, потому и понравился», - подумал Валерий Антонович и пожалел, что разговаривал с ними как с писателями. Но когда хозяин кабинета попросил подписать каждую страницу объяснительной (такой порядок), Валерий Антонович опять заговорил с ними как с товарищами по перу: в верстке тоже каждая страница книги подписывается. Сравнение развеселило, Кротов заметил, что этот порядок перекочевал в прокуратуру явно из издательства, от литераторов. Хотел подсластить Валерию Антоновичу.
На душе как-то неприятно стало - ну, писатель перед тобой, ну, хуже пишешь, но ронять себя, льстить?! В первую встречу Кротов был интереснее, а в этом есть что-то отталкивающее. Чтобы не пожимать ему руку, попрощался кивком, но Кротов задержал - есть еще небольшое дельце, поручение. Валерий Антонович остановился, всем своим видом показывая: давайте короче, что за поручение?
- Вы на майские праздники собираетесь домой? - выдержал паузу. - Если не секрет, конечно?
- Какой секрет, из чего?!
Валерий Антонович разозлился. Не нравился ему Кротов, прямо оборотень какой-то, того и гляди, пакость преподнесет, и с таким невинным видом, будто и не пакость вовсе - вместе понюхаем. Валерий Антонович поверх него досмотрел на хозяина кабинета, тот кивал головой, словно соглашаясь с ним.
- И все же, если не секрет?
- До десятого мая у нас каникулы, - холодно ответил Валерий Антонович.
- Вот и хорошо, - обрадовался Кротов и оглянулся на хозяина кабинета. - Мне поручено передать повестку, седьмого мая вы должны прийти в Приобскую прокура туру.
Сердце беспричинно заболело, заныло, точно о какой-то невосполнимой утрате, и душно стало- нечем дышать.
Хозяин кабинета вскочил со стаканом. Валерий Антонович жестом остановил -не надо ему никакой воды, глубоко вздохнул:
- Давайте ваше поручение.
Взял из рук Кротова небольшой листик, размером с календарный, и, не читая, сунул в карман плаща.
- У вас все?!
Кротов ухмыльнулся, пожал плечами - как будто все, а хозяин кабинета, понимая состояние Валерия Антоновича, дружески сказал: полноте, это только пишется «повестка». Как в армии, терминология строгая, а по сути - приглашают на беседу по делу Лейбельзона, может, он не виноват, оклеветан, а свидетельств маловато. Не огорчайтесь, право, не стоит.
Валерию Антоновичу хотелось возразить, но сердце опять беспричинно заболело, заныло; слова бесполезны здесь, не имеют смысла, пока не подшиты в папку. Глянул на хозяина кабинета. Все же есть в нем что-то от лукавого филина, и, не сказав ничего, вышел.
Проходя мимо вахтера, попрощался нарочито громко и, тут же вспомнив свою осечку, извинился. Вахтер открыл ящик стола, вытащил газетный сверток.
- Сегодня какой день
- Воскресенье.
- Во, пасхальное!
Старик посетовал на молодежь, не признающую ничего святого, на свою старуху (заставила взять сверток какому-нибудь горемыке) и попросил Валерия Антоновича принять ломоть пасхального кулича и пару крашенок - освящены, а главное, от праведного сердца, ручается. Валерий Антонович жалостливо улыбнулся и - не принял.
Ехал в троллейбусе, а мыслями был там, на Петровке. Сколько ни прокручивал, как ни поворачивал беседу с Кротовым, внутри оставался неприятный липкий осадок - втянули его в какую-то спланированную интригу, в какие-то загодя расставленные силки. Что за силки, зачем и кому понадобились? Ему не в чем свидетельствовать - тут или ошибка, или злой умысел. Стал перебирать свою жизнь, припоминая подробности, какие могли заинтересовать Кротова, - и не находил. Вся жизнь - в его книжках, в биографии, насыщенной, конечно. Даже наедине с собой Валерий Антонович гордился своей биографией: хороший писатель - прежде всего человек с хорошей биографией. Простая формула, а в писательском труде не раз выручала, возвращала надежду.
Он родился в семье председателя колхоза шестым, последним, но, сколько себя помнил, был седьмым - в сорок пятом родители удочерили Ларису. Четыре сестры и три брата. Разъехались - от Владивостока до Омска (Вспомнил, что учится в столице, поправился: от Владивостока до Москвы). У всех семьи, уже у детей дети, а куда денешься, если сестра Галина, первенец, старше его, поскребыша, на двадцать лет, на целое поколение, бабушка-пенсионерка.
Мысли перескочили - вот о чем надо писать, верно сказано: «семья - ячейка государства», по нынешним временам у них семья дважды многодетная, а все выросли, получили образование. Отец - в прошлом сирота, батрак, а дети?! Галина с высшим - метеоролог. Ольга - учитель географии. Раиса со средним - медсестра, а если бы не перелом позвоночника и туберкулез?! Он вспомнил, как еще совсем мальцом помогал Рае затягивать кожаный со стальными пластинами корсет, который она снимала втайне от родителей, потому что открылись свищи и ее надо было опять класть в больницу. К ней приходил будущий муж Николай (тогда солдат-мальчишка из авиационного полка), тихий, стеснительный, перед которым она всегда улыбалась, а потом - плакала. Об одной Рае можно написать книгу. А разве нельзя о Владимире - капитане дальнего плавания, или об Эдике - инженере-механике крупнейшего машиностроительного завода?
Лариса с девяти лет пошла в школу и кое-как закончила семь. Зато с Доски почета не снимают - лучшая закройщица в Дальнегорске.
...Он лежал на печи, свесившись над пыхающими на плите кастрюлями. Мать, засучив рукав, то припадала к дежке с тестом, то поднималась над ней. Лариса возбужденно вбежала со двора (испугалась коровы) - ма-а, там корова! Мать как стояла, так, опрокинув дежку, и села на пол; тесто вытянулось, держа ее руку, точно на привязи. Она радостно, со слезами запричитала: что, доча, что?! Лариса подбежала к ней и давай отдирать тесто. Подумала, что мать плачет потому, что опрокинула дежку...
Вздохнул: о семье - главная книга, а пока дневник Коксохима, опыт моряка очень даже пригодился ему выстоять. Да, поколесил он по белу свету, где только не был?! Почти год прожил в Сингапуре, ремонтировал судно. Рыбалка в районе Северного тропика - синь воды, жара, черные зубы, фурункулез, штормы - не из литературы, из собственного опыта. Нормальная у него биография, но в сравнении с биографией семьи мелковата, без внутреннего предела, когда иначе нельзя - отступать некуда. Никто не гнал в моря, стало быть, черные зубы, двадцатидневный ураган небезызвестного циклона «Мария» и многие другие беды могли минуть его. Не минули. Один раз чуть с тралом не ушел на дно, другой - чуть не расплющило вместо кранца.
Они пришвартовались к сухогрузу «Виктор Васнецов», надеялись до шторма перегрузить рыбу. Не успели. То ли шпринг не закрепили как следует, то ли еще что? Он был в гостях на сухогрузе (выпросил у знакомого помполита проекционные лампы для судового киноаппарата), и вдруг «Васнецов» наваливаться стал. Лопнули кранцы, суда малость разошлись, а потом навал. Ему осталось две-три лесенки, вот-вот за планширь фальшборта схватится. Торопился, не видел, что сзади «Васнецов» надвигается - сейчас или раздавит его, как букашку, или краем планширя перережет пополам. Благо тралмастер не растерялся, перерубил штормтрап. Это уже потом понял, в воде, когда сверху сыпанули осколки иллюминаторов.
Или на боте. Они, восемь матросов-добытчиков, согласились перевезти своего хирурга на траулер «Сидими», потому что одному из матросов стяжным тросиком отрезало четыре пальца на руке и ждать подходящей погоды не было времени. Старпом на свой страх и риск брал добровольцев. Он первым изъявил желание, новичок - первым, бывалые устыдились, старпом позже пожал ему руку, а за что?! Он прежде всего боялся упустить случай, чувствовал, что живой рассказ прямо-таки просится в руки.
Это-то как раз больше всего и неприятно. Начни описывать свои приключения в погоне за писательской биографией - никто не поймет. То есть поймут: так тебе и надо - рисковать за-ради биографии. Придумывать страдания глупо и даже вредно. Хотя писатель всегда рискует. Во всяком случае, не будь морей - на Коксохиме бы не выстоял. А если глубже - и моря, и Коксохим с его жизнью связаны.
В пятом классе в руках сына директора школы увидел книгу - «Земля Санникова». Оказывается, где-то на Севере, во льдах, есть чудесная земля. На ней, как в Африке, вечнозеленые растения, диковинные птицы, звери, а люди стреляют из луков и охотятся на мамонтов. Они и сейчас, как живые, помнятся на картинках в той книге. Заполучить «Землю Санникова» ни в школьной, ни в районной библиотеке не удалось. Он отправился на поиски по адресам задолжников. Обошел все село и военный городок, дважды проходил мимо кладбища. Метель, ранние зимние сумерки, густой снег, ветер, то с надрывом завывающий над могилами, то переходящий в тонкий со всхлипами плач. Чтобы не слышать завывания, думал о книжке - найдет ее, побывает на земле Санникова - и страх отступал, и собаки, встречающие во дворах прежде хозяев, казались уже не такими злыми. Поздним вечером он-таки добыл книгу.
Нес за пазухой, ощущая грудью приятное, ни с чем не сравнимое прикосновение обложки. Если бы он был писателем - всем-всем бы дал по одной книжке о земле Санникова!
Дома все были в сборе, ужинали. Мать напустилась на него, а отец отодвинул миску, попросил показать. Старая, с пухлыми потрепанными страницами книжка сразу заинтересовала всех. Эдик и Лариса заглядывали через плечо, и он неведомо откуда знал, что ему ничего не будет, книжка выручит. И она выручила. Разглядывая картинки, отец улыбался: ишь ты, зачитали до дыр - Беловодия.
В тот вечер чувствовал себя возвратившимся с загадочной земли. Выходит, биография ни при чем, то есть самим детством загадывается - судьба.
Валерий Антонович не заметил, что проехал общежитие. Спохватился на конечной, когда водитель троллейбуса попросила всех освободить салон.
Достал повестку - седьмого мая явиться в прокуратуру. Подпись - старший следователь по особо важным делам Ю. П. Крутов. Валерий Антонович усомнился: почему Крутов?! Кротов. Однако Кротов - Андрей Андреевич. Инициалы не совпадают. Стало быть, он нужен не Кротову, а Крутову - еще загадка. Усмехнулся. Может, по поведению Кротов - Крутов, а Крутов - Кротов?! Дай-то бог. Мысль о том, что больше не придется встречаться с Кротовым, обрадовала.
Спрятал повестку, и тотчас желание позвонить домой, которое все это время удерживал не без помощи Кротова, точно поток, вырвалось, понесло. Заторопился, ничего не замечая вокруг, словно боялся опоздать. Как он спросит о вчерашнем мужчине, с чего начнет? Все было не то и не оттуда, все казалось нелепым, глупым и никому не нужным. Перед тем как позвонить, хотел некоторое время посидеть на лавочке, успокоиться, но не смог - прямиком вошел в кабину.
Что за создание - человек?! Что он такое, как устроен, что им движет?! Еще несколько минут назад Валерию Антоновичу все казалось плоским, серым и никому не нужным, а теперь все мило, близко и дорого. Из дома сообщили, что вчера забарахлил телефон - и вместо обычного непрерывного идут короткие, точно аппарат уже кем-то занят. Татьяна с автомата позвонила в бюро ремонта, а там обрадовали: воскресенье - выходной. Приняли заявку на понедельник. Они расстроились, поехали в парк, недавно вернулись, поднимаю трубку - телефон работает. Распаниковались - вдруг папанчик звонил?! Аленка рассердилась на аппарат, вчера ждала-ждала звонка, знала, что он скажет ей «по секрету» о подарках, нарочно генеральную стирку затеяли, до двенадцати ждали, но телефон так и не одумался.
Валерий Антонович тоже рассказал: звонил до закрытия переговорного пункта, все мужской голос встречал. Спросил: Тань, ты там ни того?.. В шутку, конечно, но и в шутку зря. Зато как обрадовались, что взял билет, - через неделю встретят своего папанчика. А Аленка как быстро повзрослела - подарки ей не нужны, огород надо вскапывать - материно влияние.
Вышел с Димитровской на железнодорожное полотно, а по-над полотном, словно по-над речкой, деревья. Кора на тополях живая, дымчатая, и почки набухли, вот-вот стрелы листьев проклюнутся. Пошли, пошли зеленые соки - странно, вчера на субботнике обкапывал деревья и не видел ничего, а сейчас будто прозрел. И ветерок восточный, но не холодный, по-майски мягкий. Или это кажется ему? Нет, не кажется - Сибирь-матушка привет свой передает.
За полотном, на пустыре, - ребятня с мячом, а возле новых домов - девочки в «классики» играют. Тут же праздные пенсионеры на лавочках, детские коляски, комнатные собачки - все весну встречают.
Валерий Антонович радостно испугался: господи, целый день ходит-бродит по каким-то прокуратурам (беседа с Кротовым предстала не более чем досадным недоразумением), а там, в общежитии, его дневник ждет не дождется. Он почувствовал мягкую волну, точно ветерок пробежал по сосудам и увлек - быстрей-быстрей, теперь писать, теперь не медлить.
Наверх
|
|
|
|
библиография
