| |
 |
|
|
|
 Назад 
ОГОНЬ МОЛЧАНИЯ
Кабинет Юрия Петровича Крутова находился в правом крыле.
- От лестницы - по левой стороне предпоследняя дверь, - подсказал милиционер в фойе.
На этот раз он даже нехотя не приподнялся, разговаривал сидя и, как показалось, с начальническим превосходством.
Юрий Петрович встретил на лестничной площадке. В сером костюме гэдээровском (на Валерии Антоновиче точно такой же и так же расстегнут на все пуговицы), хорошо видна бледно-голубая рубашка с узкой рекламной ленточкой «Москва», выглядывающей из-под строчки левого накладного карманчика. Рубашка с погончиками батник. Такая, как и на нем. И тельняшка из-под нее - словно сговорились. Туфли тоже черные, остроносые, на высоких каблуках.
Совпадения в одежде приятно удивили. Поднимаясь по лестнице, Валерий Антонович подумал: если мы еще по росту и возрасту одинаковые, то тогда - «в кирзах, в плаще, и вообще».
Рост и возраст совпали, у обоих в военном билете помечено - 178 см и год рождения - 1951-й. Возраст Христа, только Юрию Петровичу в апреле уже стукнуло тридцать три, а Валерию Антоновичу в сентябре эти две знаменательные тройки предстоят.
Пока шли по коридору - живо обсуждали совпадения, смеялись. Валерий Антонович радостно (вот они, чудеса повседневной жизни, и придумывать не надо). Юрий Петрович - нарочито, как бы всхмыкивая (чего только не бывает на свете), и, словно подводя итог: мда-а, мол, как ни старайся, а всего не учтешь.
В кабинете (комната с одним широким окном во двор и двумя большими, как у дежурного милиционера, письменными столами, состыкованными напротив) обсуждение совпадений продолжили. Юрий Петрович поинтересовался: писательские столы тоже такие? Валерий Антонович улыбнулся: нет, в Москве у него в два раза меньше и на железных ножках. А дома - совсем маленький, соорудил из кухонного, сверху старой столешницы положил две спинки от деревянной кровати и намертво прихватил шурупами. Юрий Петрович удивился: почему так?! Свел брови, они слились в полоску, лицо стало походить на матрицу литеры «Т».
Валерий Антонович отметил: глаза близко посажены, чуть сведет, и уже во взгляде острота и твердость, будто главное - не смотреть ими, а прокалывать. Все это потому, что зрачки светло-серые, со стальным блеском. И плечами как бы помогает взгляду: свел брови, сгорбился, ни дать ни взять - пернатый хищник, нахохлился, сидит возле своей жертвы. Перетренировался. Всюду - преступники. Пусть видят: он не человек - коршун.
Переспросил:
- Почему так? Денег, что ли, не было купить приличный письменный стол?
Приподнял плечи и слегка наклонился вперед, словно приготовился взмыть к потолку.
Валерию Антоновичу показалось, что деньги упомянуты не случайно, - писатель, а не в состоянии приобрести магазинный письменный стол. Вспомнилось, как однажды отказал дочери в мелочи на мороженое - потом искал ее в парке.
Издали увидел мальчика с рюкзаком. Сидел на лавочке, словно отдыхал. Рядом, очевидно, сестренка (принял ее за свою дочь), будто пуделек, шмыгала под кустами, выискивала бутылки. Нашла. Бросилась к брату, вся светится - вот! Брат коротко, нырком, спрятал бутылку в рюкзак и в нем уже осматривал горлышко, стесняясь выказывать занятие, - большой. Сестренке, напротив, все нипочем - маленькая. Допытывалась: разбитая или не разбитая? «Нормальная»,-сердясь, ответил мальчик, и девочка обрадованно опять шмыгнула под кусты, а мальчик словно бы задумался. На самом деле зорко следил за сестренкой, давал указания: где искать. Эта их согласованность в унизительном нищенском занятии, в котором как бы участвовала дочь, больно ранила; шел, ничего не видя.
Он и сейчас почувствовал, что грудь будто наполнили жаром. Деньги на письменный стол имелись. Только приличным считает стол, сделанный своими руками.
Юрий Петрович хмыкнул: да уж, конечно, мда-а.
Валерий Антонович натянуто усмехнулся: не верится, ничем помочь не может, нужны счеты, арифмометр, прокрутили бы средний годовой доход. Юрий Петрович встрепенулся - по Коксохиму?! В голосе проскользнул язвительный намек на неблагополучие доходов как раз на Коксохиме.
Валерий Антонович встревожился: неужто слышал о его мытарствах?! Смутился - не стоит. И тут же почувствовал, что Крутое теперь не успокоится, пока не возьмет верх. Проклятые письменные столы!
- Почему не стоит, почему?!
Крутов сладостно заулыбался, вынул из стола портативный калькулятор, новую ученическую тетрадку - он согласен, давайте прокрутим!
Занялись подсчетами.
Валерий Антонович участвовал нехотя. Жизнь - не анкета. Это в анкете все просто - сельская средняя школа, сельскохозяйственный институт, армия, редактор сельскохозяйственного отдела Приобской телестудии, рыбак океанического лова Приморрыбпрома, рыбовод Приобской рыбоводной станции, строитель Коксохима, в настоящее время - слушатель Высших литературных курсов. Вот и вся анкета. А в действительности за одним Коксохимом стоит столько, что как-то даже неловко прокручивать его с помощью всего лишь портативного калькулятора и новой ученической тетрадки. Пять лет отдано.
Юрий Петрович отмел опасения, загадочно улыбнулся (не следователь - Мона Лиза) - они будут подсчитывать зарплату в соответствии с должностью.
Валерий Антонович тоже улыбнулся и тоже загадочно - по трудовой книжке все ровно и гладко, как накатанная дорога. В жизни по-другому выходило - были досадные ухабы с зарплатой.
После бригады провели мастером. Вначале считались, а потом, словно мячик, стали перебрасывать из одного управления в другое. Придет за получкой - пусто. Через недели две опять к окошечку. Молоденькая кассирша мотнет головкой и покраснеет, словно повинится, что нет денег. Пока выяснишь, что да почему! Пока начальство созвонится, согласует - глядишь, месяца два как не бывало. В трудовой переброска в один день укладывалась, с зарплатой - хуже, начислялась с момента приказа вступления в должность. Обнаружилась зависимость: чем больше критических материалов - тем больше игры в футбол. Проклятые письменные столы!
Валерию Антоновичу стало жаль следователя - силы чересчур неравны, чересчур разнятся весовые категории. Увидел свое отражение на стекле книжного шкафа - неужели, вон тот, это я?! Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого и всезнающего, как змея?!
Подсчет затянулся и давно бы наскучил, если бы не отвлекались на вольные темы. Возвращались по пословице моряков - через Гонолулу в Барнаул. Валерий Антонович видел в старшем следователе как бы себя - вчерашнего. Иная тема беседы не нова и малоинтересна, но по тому, как Юрий Петрович самонадеянно всхмыкивал и шел быстрым широким шагом совсем не туда и не в том направлении, чувствовал: надо растолковать.
- А вы смелый!
Крутов радостно потер руки - он уважает смелых..
Внезапный комплимент напомнил, что поначалу на курсах словно проваливался, робел за преподавателей - о чем они говорят, разве можно об этом говорить и иметь свое суждение?! На лекции по искусствоведению профессор попросил поднять руку, кто читал Библию? Валерий Антонович попал в разряд неподготовленных воспринимать мировую живопись, большая часть шедевров написана на библейские сюжеты. Обидно было не потому, что не читал, все прочесть невозможно, полагал - ерунда (опиум для народа). Жизнь требует смелости.
Валерий Антонович не пропустил ни одной подачи Крутова, а после комплимента стал более словоохотлив.
Крутов не уступал. Сведет брови, горбатясь, наклонится вперед - и вдруг взмоет и камнем вниз. Чем отвлеченней тема, тем он неистовей. Конкретность словно подрезала крылья. Дергается, подпрыгивает, а взлететь - увы. В такие минуты хватался за калькулятор - давайте-давайте, прокрутим, отвлеклись.
- Итак, в тридцать восьмом строительном управлении
и сорок шестом работали дважды. В сорок седьмом и Сибстальконструкции - трижды. Еще были повторы?
Замер, даже дышать перестал.
Так замирал Кротов, Андрей Андреевич, словно боясь вспугнуть птичку. Под сердцем кольнуло, и на душе у Валерия Антоновича так тягостно стало, словно в предчувствии уже шагнувшей к нему беды, - он еще в Москве написал, где и когда работал.
Юрий Петрович, пряча неуместную улыбку, свел брови и тут же расслабился, откинулся на спинку стула (брови, точно крылья чайки, белые полукружия надбровий и выпуклая переносица сличали с этой прожорливой птицей), засмеялся:
- А вы не так просты, как кажетесь. Ставку-то мастера не всегда, наверное, выплачивали? У нас не очень жалуют тех, кто пишет критику.
Валерий Антонович почувствовал, что на лбу выступил пот. Крутов догадывается, что реальный заработок завышен. Проклятые столы!
Признание, что все возможно, не вызвало у Юрия Петровича торжества, которое предполагал. Неподдельно расстроился - может, какие-нибудь премии были?
Была литературная премия, ее провели как производственную, и от обещанных парткомом стройки ста пятидесяти рублей Валерий Антонович получил что-то около ста тридцати. Но что эти сто тридцать?! Приплюсовали - мало, за пять лет даже десяти тысяч не набирается. Валерий Антонович вспомнил о гонорарах, премия напомнила, Крутов посветлел, тоже обрадовался: обидно было, что у писателя средний заработок меньше, чем у дворника.
Опять подвинул калькулятор, опять занялись подсчетами.
С гонорарами Валерий Антонович не осторожничал, ему словно развязали руки, завышал в два, три, а то и десять раз. Чувствовал, что для таких, как Крутов, престижность любого труда прежде всего в баснословных гонорарах. Для них только тот писатель, кто умеет делать деньги. Они и величие Шолохова познали через открытый счет в банке.
За сценарий в кинохронике заплатили сорок рублей, сказал: триста сорок. Пусть накручивает, своим-то в кинохронике платят хорошо. Это таким, как он, не имеющим имени, оплачивают - от сих.
Как ни завышал, а Крутов остался недоволен - десять тысяч пятьсот. Среднемесячный заработок с гонораром - сто семьдесят пять рублей. Вписал итог в ученическую тетрадку, бросил ручку.
Валерия Антоновича заело: нельзя купить письменный стол?
Крутов внимательно посмотрел, расплылся: ваша взяла. Сверх десяти тысяч - думайте о стенке. Деланно нахмурился - хвостик сверх десяти убедил.
О какой стенке?! Валерий Антонович машинально глянул на часы - семнадцать десять?! У него в семнадцать ноль-ноль встреча с товарищем Вотько. Хотел позвонить по телефону (аппарат стоял на столе у Крутова) - оказался отключенным. В самом деле, за три часа никто не потревожил. На просьбу - позвонить из другого кабинета, Юрий Петрович пожал плечами: не знает, можно ли? Неуверенность показалась странной. В таком случае Валерию Антоновичу надо идти.
Крутов вскочил, словно выстрелил, загородил дверь - проговорили, а к главному не приступали. Виновато, будто школьник, потупился, но усмешка выдала - паясничает. Валерий Антонович вспыхнул, но, вспомнив, где он, растерянно отступил на шаг. Все в нем подобралось, сжалось. Крутое почувствовал, попросил подождать две-три минуты, он сходит к прокурору - утрясет.
Стоял, втянув голову в плечи, при всяком слове руки болтались, как у расслабленного.
В образе, юродствует, скажи кому - не поверит, чтобы следователь так вел себя. Валерий Антонович едва не улыбнулся: своеобразный тип, может, для его новой повести сгодится?
Крутое по-солдатски четко повернулся на каблуках, руки, точно плети, описали в воздухе полукруг, и сейчас же спина выпрямилась, налилась мускулами - ничего лишнего, атлет. Рывком открыл дверь - быстрые гулкие шаги по коридору. Дверь захлопнулась - шаги будто отрубило.
«Метаморфозы»... Кажется, с таким названием выпущена грампластинка. Электронные интерпретации классических и современных музыкальных произведений - Клода Дебюсси - «Ветер на равнине», «Почему ты спрашиваешь?» - Джона Буля и «Сарказмы» - Сергея Прокофьева. Именно интерпретации. За такое «игровое» в кавычках поведение недолго поплатиться головой - прямо как палач или стражник перед безответной жертвой. Но он не жертва, и Крутое не стражник. Сарказмы - палач не знает отдыха, работа, черт возьми! Но все-таки - на воздухе, но все-таки - с людьми!
Не так-то просто найти место Крутову в повести. Продукт какого-то иного, непонятного труда - думайте о стенке. О какой?! Кротов в сравнении с Крутовым - Кротов, а Крутое - Крутое. Забавляется, раскован. От этой раскованности что-то не по себе. Джон Буль - «Почему ты спрашиваешь?» Электронные интерпретации - «Метаморфозы».
Открылась дверь, вошел Кругов. Весь из себя приподнятый, улыбающийся - у него приятное сообщение. Остановился в дверях и светится, светится, точно жених возле невесты. Под сердцем екнуло: какая-нибудь пакость?! Крутое словно прочел: нет-нет, сейчас Павел Иванович (прокурор) позвонил второму секретарю горкома партии и сказал, что Губкин задерживается по очень важному делу.
Валерий Антонович удивился - лучше бы он сам позвонил. Прокуратура - можно подумать что угодно. Он, например, до встречи с Кротовым, а теперь и с Юрием Петровичем думал, что в прокуратуру зазря не вызовут и на всякие отвлеченные темы беседовать не будут - времени нет.
У него на столе неоконченная рукопись лежит. Сказал о рукописи и невольно переключился - труд трудом; в характере отгадка человека.
Крутое ухмыльнулся: мда-а! Вынул из внутреннего кармана пиджака ученическую тетрадку (с нею ходил к прокурору), передернул плечами, словно в груди что-то застряло и не проглатывалось, - это кто как смотрит относительно отвлеченных тем. Вновь передернул плечами, откинулся на спинку стула и замер. Взглядом словно подпер стену, чтобы она, не дай бог, не обвалилась на Валерия Антоновича.
Мысль найти старшему следователю по особо важным делам место в повести изменила Валерия Антоновича. Теперь он наблюдал и себя, и Крутова как бы с возвышения, с каких-то горних высей, не чувствуя ни раздражения, ни настороженности.
- Кто как смотрит? Объективно надо. Уверенное спокойствие Валерия Антоновича задело
Крутова. Знакомо передернул плечами, что-то в груди у него вздыбливалось, мешало - пусть Валерий Антонович не беспокоится, для него это дело очень даже не отвлеченное. Поставил локти на стол, сцепил руки замком, пальцы под ногтями аж побелели.
- Обязан предупредить, что вы должны говорить правду, и только правду. За ложное свидетельство будете привлечены согласно закону.
Не размыкая рук, назвал номер статьи Уголовного кодекса РСФСР. Свел брови в полоску, отвердел взглядом.
- Постарайтесь вспомнить и рассказать все о своей трудовой деятельности на Коксохиме и вообще.
С хрустом расцепил руки, размял пальцы о стол, приготовился писать. Прям и бесчувствен, как автомат, - он может только так, а иначе не может - не запрограммирован.
Валерий Антонович всегда побаивался машин и все же не испугался, как-то сразу разглядел, что Крутое хотя и сидит в своем коконе - рожки торчат. Он еще в Москве написал все как есть. Правда не бывает разной, чтоб одному - одна, другому - другая.
В ответ Крутое улыбнулся, вначале недоверчиво - изобразил улыбку, потом засиял - он верит Валерию Антоновичу. Однако чувствовалось обратное - не верит. Тут бы и разойтись им - не разошлись, профессиональное любопытство удержало. Бывало, в детстве заинтересуется Валерий Антонович какой-нибудь козявкой: как она соломинку тащит, как забавно рожками шевелит, почему рыльце в пушку, - и пошло, поехало, увлечется, обо всем позабудет. А каково козявке? В детском садике его самого едва откачали, залез в речку под ивовый куст, чтоб утопиться, хотел послушать, как русалки утопленникам поют. Вот и сейчас окунулся в ивовый омут отвлеченных тем, и так разглядывал Крутова, и эдак - увлекся. Спохватился - половина девятого. Все это время решали: лгут русские или не лгут. У Джона Голсуорси Форсайтам казалось, что лгут.
Показал Юрию Петровичу на часы: рабочий день давно кончился, пора по домам.
Крутое, самодовольно улыбаясь, развел руками: как быстро бежит время, они - заканчивают.
Валерий Антонович воспротивился. Надо домой позвонить, наверняка там волнуются, никого не предупредил. Или прокурор побеспокоился?
Вопрос словно бы застал врасплох, Юрий Петрович изобразил недоумение: откуда знать прокурору, что кто-то волнуется? Ухмыльнулся: «мда-а», с расчетом внушить обратное, то есть что прокурор, конечно, побеспокоился.
Валерий Антонович встал - он ни минуты не задержится, если не позвонит домой.
Кругов как сидел, так и остался сидеть, - напрасно Валерий Антонович торопится, на вахте без пропуска не пропустят. Зачем лишние осложнения?! Весь день миролюбиво беседовали, и вдруг - словно согласия не было, словно только тем и занимались, что противоречили друг другу.
Валерий Антонович сел - ивовый омут и бархатные тиски.
О каком согласии речь?! Молчком в тетрадку, все, что вздумается, - больше он слова не скажет.
Крутое встревожился, тревога походила на всамделишную: что заинтересовало - пометил.
Лицо, будто заводное, механически растянулось в улыбке, а глаза как стояли, так и остались неподвижными. Взгляд какой-то отдельный, внимательно-пытливый и оценивающий, точно смотрит на вещь, которую решил истратить.
«Непонятный продукт», - невольно подумал Валерий Антонович, и где-то в горних высях будто трижды ударили в гонг. Удары слились в сыпучий, звенящий песок. Усмехнулся, и, как в детстве, загадал: если угадает Крутов, то он и победит.
- В каком ухе звенит?
- В правом, - живо отозвался Юрий Петрович. Поворот в разговоре его устраивал. - Угадал?! В правом черти звонят.
Валерий Антонович опять усмехнулся:
- Звонят, золотыми рогами.
И вновь потянуло их в омут - мистическое в жизни и литературе.
Крутов утверждал, что мистическое - сказки для детей, в сказки не верит. Валерий Антонович спрашивал: может, этим не гордиться надо, а в некотором роде чувствовать свою ущербность?
Крутов искренне смеялся: если он поверит в мистическое - ему нечего делать в прокуратуре.
В ответ смеялся Валерий Антонович: стало быть, невыгодно верить? Со сказками связаны лучшие чувства - их тоже побоку, невыгодные?! Сейчас он воспринимал Крутова как литературного персонажа, пытался понять: отчего он такой? Хотел услышать, как русалки поют.
На этот раз спохватился старший следователь: а время-то, время - двадцать три ноль-ноль, пора закругляться, да, чуть не забыл - Валерию Антоновичу надлежит расписаться. Вытащил из ученической тетрадки три двойных листка - он тут кое-что законспектировал. Валерий Антонович полистал сложенные по сгибу листы - не буквы, а каракули. Шесть ученических страниц, перекрыл его дневную писательскую норму. Насмешливо мотнул головой - многовато.
Крутое по-своему расценил насмешливость - он не настаивает. Если Валерий Антонович не хочет подписывать - не надо, он поставит, что отказался, и - делу конец.
Валерий Антонович удивился. Он не отказывается, его интересует литературное качество конспекта, как-никак на каждой страничке будет красоваться его подпись. Редактировать надо.
Юрий Петрович в замешательстве развел руками (не наигранно, в самом деле смешался), красноречиво постучал по часам: поздно.
Валерий Антонович пристально посмотрел на него: неужто поздно?! Давайте ручку - подпишет.
И подписал не читая - начальник. Крутов услужливо подсовывал листы - подчиненный. В его движениях появились прежде несвойственные суетливость и приторная, подобно патоке, сладость - секундочку, минуточку, ключиком на щеколдочку и ножками топ-топ.
В фойе их встретил милиционер, другой, но тоже в туго натянутой фуражке, показалось, что милиционерам рекомендовано натягивать их на лоб. В самом деле, без фуражки - простой мужик, в фуражке - власть.
На крыльце распрощались: Валерию Антоновичу - влево и по Ленина вверх, Крутову - вправо и по Комсомольской вниз. Параллельные улицы, а не по пути. Крутов по этому поводу заметил: борьба и единство противоположностей. Валерий Антонович спросил: доволен ли следователь работой, делом?
Ему вдруг стало совестно, что в угоду своим наблюдениям истратил столько времени, которое для Юрия Петровича, конечно же, прошло впустую.
Крутов усмехнулся: мда-а. Мечтательно прикрыл глаза - бывают такие дела! Подыскивая нужное сравнение, словно наполнился светом, - такие дела, что домой как на крыльях летишь. Завтра он ждет Валерия Антоновича к десяти, перед праздником, Днем Победы, а уж там...
Лицо растянулось, изобразил улыбку, и они разошлись.
Валерий Антонович еще только вбегал на лестничную площадку второго этажа, а уже слышал, что открылись двери квартиры. «Ждет», - с благодарностью подумал о Татьяне и тут же встревожился: «Не ждет, а стережет». Находясь у Крутова, был уверен, что занимается литературной работой, - дома его поймут, святое дело. Вдруг словно очнулся: поймут-то поймут, но Крутова как понять?
Валерия Антоновича будто выдернули из омута - рассеялось розовое облако ивового куста, смолкли песни русалок, и все вокруг сжалось в мучительно-болезненной судороге.
Они обнялись на лестничной площадке. В груди Татьяны Николаевны сердце прыгало так радостно и вся она так трепетала, словно он вернулся после плавания из морей. Потом опомнилась, увлекла в квартиру, хотела опять броситься на шею, но опередила дочь. Вылетела в длинном ночном платье, точно птица, - папа! Оказывается, не спала, тоже караулила. Валерий Антонович притворно возмутился: почему не спим?! Спать, спать. Татьяна Николаевна вслед за ним вошла в комнату поцеловать дочь, наклонилась - спит. Вот вам и дети - ничего они не понимают?
Наверх
|
|
|
|
библиография
